Владимир Першанин - Танкист-штрафник [с иллюстрациями]
— Беги, исправляй. Немедленно.
Одна из новых немецких противотанковых пушек осталась почти целой, разбило лишь прицел и помяло станины. Коротко посовещались, забирать с собой или нет. Решили, что без прицела она мало чего стоит. Саперы взорвали ее, а мы торопливо строились в походную колонну. Первую нашу операцию в немецком тылу можно было назвать удачной. Уничтожено три бронетранспортера, семь грузовиков, четыре 75-миллиметровых противотанковых пушки. Адъютант комбата доложил, что собрано штук шестьдесят солдатских книжек, всяких аусвайсов и алюминиевых «смертных» жетонов. Еще десятка четыре немцев горят в бронетранспортерах и грузовиках.
— Сотню фрицев угробили, — сказал он, вешая на плечо противогазную сумку с документами.
— Две сотни, — передразнил его Крылов. — Считать будут по документам. Что там с нашими потерями?
— Механик-водитель Т-60 и один боец из десанта погибли. Командир танка тяжело ранен.
— Перевязку закончили?
— Так точно.
— Тогда уходим.
Адъютант комбата, молоденький младший лейтенант, розовощекий, похожий на мальчишку-старшеклассника, лихо откозырял. На плече вместе с сумкой висел трофейный автомат. Придерживая планшет, полез на броню танка. Часть пути мы прошли по дороге. Ребята с БТ-7 и десантники перехватили вырвавшийся грузовик и разбили его снарядами. Немецкие мотоциклисты сумели ускользнуть. Круто свернули с дороги и, отстреливаясь из пулеметов, скрылись. Ранили одного десантника.
Мы спешно уходили, свернув на еле заметную колею, ведущую в глубь леса. Собрались все уже ближе к вечеру. Поужинали консервами и хлебом с соленым маслом. Крылов разрешил вскипятить на малом огне чай. С командирами взводов и танков разбирали операцию. Т-60 взорвался на собственной мине из-за суетливости командира. Капитан выражений не выбирал:
— Ладно, механик погиб смертью храбрых. Жаль, что похоронить не сможем. А вот что с командиром делать?
Командиру танка, старшему сержанту, досталось крепко. От сильного удара у него были повреждены внутренности, сотрясение мозга не позволяло двигаться. Успел в горячке, как я в свое время, выскочить из танка, а на большее сил не осталось. Старшина-фельдшер долго ощупывал неподвижное тело танкиста. Покачал головой:
— Его возить нельзя. Мочевой пузырь отбит, вон, подштанники все в крови. И глаза в разные стороны смотрят. В общем, тяжелый.
— Выживет? — спросил кто-то. Фельдшер пожал плечами.
— Я внутрь заглянуть не могу. Вряд ли. Ему операция немедленная нужна.
Десантника с БТ-7 тоже зацепило крепко. Пуля перебила кисть, тоже требовалась операция. Старшина обработал, перевязал рану и, глядя, как мучается, стонет парень, после короткого раздумья достал ампулу морфина.
— У меня их всего ничего. Придется потратить.
Война в тылу врага оборачивалась другой стороной.
Даже ранение, не смертельное в обычных условиях, оборачивалось тяжелыми последствиями. Мы с экипажем доливали топливо из запасного бака. Пустые баки, консервные банки и прочий мусор Крылов приказал закопать.
Потом он вызвал меня. Вместе с командиром взвода разведки они сидели у «тридцатьчетверки», пили чай, вскипяченный в окопчике под танком. Для разрядки перед ужином выдали по сто граммов водки. Усадив меня, Крылов скомандовал адъютанту:
— Санек, налей-ка всем еще по сто граммов.
Всем, это Крылову, Шевченко, командиру танка и мне. Закусили сухарями с чаем. Потом капитан похвалил меня, сказав, что стреляю я неплохо. И без перехода — сообщил, что я поступаю в распоряжение командира разведки.
— Федор тебе все объяснит. А ситуация такая, что у нас форы всего дня два-три. Потом за нами охотиться начнут. Таких эффективных ударов может не получиться. Завтра снова воевать, понял?
— Понял.
— Если понял, топай с Федором, он тебе все объяснит.
Начальник разведки, худощавый, спортивно сложенный, привел меня к своему взводу. Объявил, что завтра на рассвете моя «тридцатьчетверка», его Т-60 и мотоцикл пойдем в сторону моста через речку, названия которой у меня не осталось в памяти.
— Там удобное место для засады, — объяснил он. — Наверное, и мост взорвем, если все нормально сложится. Как сегодня.
И вопросительно глянул на меня.
— Пойдем, — пожал я плечами. — Не в лесу же отсиживаться.
Не услышав моей реакции на вторую часть своей фразы, спросил:
— Или считаешь, Алексей, что сегодняшнюю операцию не слишком удачно провели?
Я не собирался лезть в откровенность. Сто граммов, выпитых вместе, еще не повод обсуждать дела с командиром разведки. Крылову и ему виднее, удачно или нет все получается.
— Давай на «ты», — хлопнул он меня по колену. — И без званий. Завтра вместе в бой. Сколько мы сегодня фрицев угробили? Сотню или возле того. Плюс три бронетранспортера, восемь грузовиков и батарею противотанковых пушек. У нас по дури танк взорвался, двое погибших, а третий, видно, к утру кончится. Можно такую цену платить? Ах, да еще двое вчерашних. Итого — четверо погибших и один смертельно раненный.
— Ну, вчера мы одного сами угробили, — сказал я.
— Ты имеешь в виду раненого на нейтралке? Спасибо за откровенность. А куда его девать надо было? Отпустить? Так с языками не церемонятся. Его живьем фрицы на куски порезали, если б поймали. И уже вчера бы знали, сколько танков, боеприпасов, людей. И что от нас ждать можно. А пока мы еще мираж. Роту фрицев уделали и завтра, уверен, сработаем не хуже. Может, и послезавтра.
— Мотоцикл можно было выделить?
— Мотоциклы мне слишком нужны, — Шевченко развел руки. — Не дал я, не обессудь. Мотоциклы — мои глаза и уши. Я пять штук просил, а мне один выделили. Второй — украл. Если вернемся, разборки предстоят. Война в тылу штука жестокая. Вот представь, если бы немец такими силами деревеньку держал или высотку, сколько бы мы людей в атаках «на ура» положили? Две, три сотни? Может, и больше.
— Может, и больше, — подтвердил я. — Роту немцев, да еще с орудиями и минометами, с позиций трудно сковырнуть. По пять раз батальоны в атаку бросают.
Молча курили. Я обдумывал слова Федора Шевченко. В той обстановке, в которую я попал, действовали свои правила. «Мы своих не оставляем!» — красивая фраза. Но здесь она приобретает другой, зловещий смысл. Тяжелораненые обречены, и ничего с этим не сделаешь. Слишком страшная и безжалостная идет война. Их даже не оставишь в глухих деревнях у надежных людей, как мы поступали осенью сорок первого, выходя из окружения.
— Все переварил? — спросил старший лейтенант. — И еще добавлю. Если тебе ногу перебьют, не мучай себя и людей. Застрелись. Нет здесь другого выхода. Ладно, иди, готовься.
Вечером похоронили двоих погибших, а утром — третьего. Без холмиков, без пирамидок со звездой. Просто закопали, тщательно заровняв место. Постояли, сняв шлемы, — вот и все воинские почести.
Мы выехали в четыре часа утра, еще затемно. Впереди шел мотоцикл с разведчиками, следом Т-60, где за командира находился Шевченко. Замыкала небольшую группу моя «тридцатьчетверка». На броне обеих машин — десант, девять человек. Федор хорошо знал местные дороги. Остановились на несколько минут, вышли размять ноги. Десантники, которых хорошо покидало на броне, толкались, смеясь, и торопливо курили. На ходу им курить запрещалось. У некоторых уже висели за спиной трофейные автоматы. Кое-кто заменил ботинки на немецкие сапоги. Федор показал мне направление. Мотоциклисты ушли вперед, а мы ждали их сигнала.
— Километра три осталось. Все в порядке?
— В порядке.
— Сегодня играем двумя группами. Одну группу Крылов возглавил, вторую — я. Чтобы фрицев немного с толку сбить. Хотя перехитрить их трудно. Следи за небом. Авиация — самая поганая для нас штука. Даже если промажут, то операцию сорвут.
На этот раз мой танк стоял метрах в трехстах от дороги. Федор на Т-60 немного ближе. Мост не охранялся. Речка была немногим шире той, где застряла моя «тридцатьчетверка» и откуда начался путь в штрафники. Десантники лежали возле танка Шевченко, а мотоцикл стоял позади, в глубине деревьев. Двое мотоциклистов охраняли нас с тыла. Снова ожидание. Рации на обоих танках работали, но мы хранили радиомолчание. Особой стратегии пока не требовалось. Когда появится подходящая цель, Шевченко даст сигнал.
Через мосток шли крестьяне, повозки, проехал немецкий мотоциклист. И самое неожиданное — появились четверо полицаев. Я никогда их не видел, разве что на плакатах в карикатурном виде. Небритых, опухших от пьянства и страха перед возмездием. Этих четверых я хорошо разглядел в оптику. Одеты в темно-синие или черные френчи, с белыми повязками на рукаве, в кепи с козырьками. Эмблему на кепи я не различил, зато разглядел ручной пулемет у одного из них. Остальные были вооружены винтовками. Ремни оттягивали подсумки с патронами, ручные гранаты.
